Размер шрифта: A A A
Цвет сайта: A A A A
Вернуться к обычному виду

"Почтовый рейс" Валерий Хайрюзов

  • 17 мая 2020

    "Почтовый рейс" Валерий Хайрюзов

    1.jpg

    Тот рейс был обычным – почтовым. Садиться в Олекминске мы не планировали, но пришлось садиться, поскольку конечный в задании на полёт - Якутск накрыло туманом, температура воздуха опустилась к отметке в минус шестьдесят градусов и видимость там стала нулевой. После посадки, едва ступив на снег, я вдруг подумал, что мы по ошибке приземлились не на земной поверхности, а где-то на обледенелом астероиде, неземной холод тисками сдавил со всех сторон, и через минуту-другую меховая куртка стала напоминать легонький болоньевый плащ. Было уже за полночь, мы пошли пережидать непогоду в пилотскую гостиницу. Там нас ждал неприятный, но в общем-то привычный на северах сюрприз, в котельной разморозило трубы, но он оказался не последним, по закону подлости, вышел из строя питающий аэропорт генератор.  В темной пилотской температура была ненамного теплее уличной. Поскольку сложенные ещё со времен перегонки американских самолетов по ленд-лизу кирпичные печи были разобраны, и заменены на централизованное отопление горячей водой. Где тонко, там и рвется, от разлившегося по Якутии холода в котельной олекминского аэропорта разорвало трубы. Но это было ещё не всё. Решив вскипятить чай, мы обнаружили, что и в пилотской мороз разорвал питьевой бачок. Не зная куда идти и что делать мы присели на холодные кровати. Вскоре пришел бортмеханик  Толя Разумовский и сообщил, что все технические силы аэропорта пытаются запустить аварийный дизель, но он, как назло, не поддается.

    Пожалуй, это была одна из самых длинных ночей в моей жизни, бортмеханик раздобыл где-то лиственничные чурки и когда начал колоть, то они разлетались по снегу как стеклянные. Собрав их в кучу, мы начали разводить во дворе костер, второй пилот напихал в чайник наколотые кусочки льда и поставил его на тлеющий огонь.

    «И это всё, чего я хотел в этой жизни. – думал я, поглядывая на дымящие и не желающие разгораться поленья. -Мерзнуть в холодных кабинах, питаться в сухомятку, заскакивать на минутку в холодные, продуваемые хиусом, похожие на медвежьи пасти-ловушки, сколоченные наспех из толстых досок северные сортиры, которые даже собаки обегали стороной. За годы летной работы я уже привык к этим незапланированным заторам и посадкам в своей жизни. Но, отсидев несколько дней в этих ледяных карантинах и вырвавшись из  плена, уже с огромной высоты я вглядывался в выползающие из тьмы далекие, с подслеповатыми огоньками деревушки на берегах Лены, Вилюя или Алдана, где одиннадцать месяцев в году была зима и пытался понять, что же кроме холода держит людей в этих местах?  Про то, что работа наша была не сахар, мы помалкивали, поскольку никто нас не принуждал, свою долю воздушных извозчиков выбрали сами. И даже бывало, гордились, мол, нам сибирякам у печки, всё – семечки! А ведь где-то параллельно существовала другая жизнь, без гнуса и холода, где люди шили на заказ костюмы и платья, ходили в театры, рестораны, на выставки и концерты и, даже как мы, читали не только Наставления по производству полётов, но и другие книги.

                Говорят, все плохое когда-то заканчивается, на другой день к вечеру метеослужба дала нам амнистию, синоптики сообщили, что расположенный на возвышенности рядом с Якутском аэродром в Магане открылся и мы, захлопнув  за собой обмерзшие двери пилотской, поспешили к самолету. Прошив винтами на взлете морозную стынь аэродрома, поднялись в небо. Бортмеханик тут же переключил тепло от двигателей на кабину и мы, как весенние сосульки, начали оттаивать, ощущая первобытную радость от сухого обволакивающего и размягчающего тепла. Откуда-то снизу из-под крыла выползла наполненная желтым светом, похожая на дыню луна и почему-то захотелось потрогать её рукой, а ещё лучше повесить куда-нибудь в уголок кабины. Через лобовое стекло, как шляпка от гвоздя, на нас уставилась Полярная звезда, почему-то напомнившая о стуже оставленного где-то за хвостом самолета Олекминска. Возвращаться туда даже мысленно не хотелось, и даже бросало в дрожь.

     -Командир, перейди на резервную частоту! - вдруг напомнила о себе земля.

    Я переключил связь на частоту сто двадцать один и пять, которую мы обычно использовали для служебных переговоров и услышал позывные радиостанции «Маяк». Москва передавала праздничный концерт посвященный лауреатам премии Ленинского комсомола, которым только что присвоили это звание. Неожиданно среди других назвали и мою фамилию.

    Радиоведущая объявила, что будет исполнена песня Николая Будашкина  на слова Глеба Акулова «За дальнею околицей» в исполнении солистки Большого театра СССР Ирины Журиной.

    С обладательницей удивительного колоратурного сопрано Ириной Михайловной Журиной меня познакомил её муж журналист газеты «Воздушный транспорт» Анатолий Яковлевич Журин, когда я весной прилетел в Москву на седьмое Всесоюзное совещание молодых писателей со своей книгой «Непредвиденная посадка», за которую собственно мне и дали литературную премию. Он принес мне билеты на оперу «Царская невеста». По тем временам попасть в Большой театр было непросто, а тут на тебе из сибирского холода и хляби, сразу же чуть ли не на главный спектакль, где, как нам объяснил Анатолий Яковлевич, Ирина Михайловна пела заглавную роль Марфы. Места нам достались в партере, оглядывая московскую принаряженную публику, мы заняли обозначенные в билетах места, открылся тяжелый бархатный занавес и спектакль начался.

    -Ой, что она выделывает?  Это же не голос, а наше национальное достояние. Красавица, волшебница! - причитал сидящий рядом любитель оперного пения моряк и поэт с Дальнего Востока Саня Герасименко. По ходу он то и дело нырял глазами в программку и, подпрыгивая в кресле, открывал для меня, что на сцене появляются одни знаменитости: Народные артисты СССР Елена Образцова, Тамара Синявская.  После спектакля Журины пригласили нас к себе домой, и мы близко увидели уже не царскую невесту, а домовитую хозяйку. Ирина Михайловна быстро приготовила нам котлеты с картофельным пюре, и уже за столом, улыбаясь, начала что-то рассказывать о своих партнерах по сцене: Народном артисте Александре Филипповиче Ведерникове, заполняющим басом всю сцену - Народном артисте РСФСР Борисе Морозове и о своем земляке, харьковчанине Владиславе Верестникове.

     …В самолётных наушниках послышались аплодисменты, затем прозвучали первые аккорды и полилась песня:

    За дальнею околицей,
    За молодыми вязами,
    Мы с милым, расставаяся,
    Клялись в любви своей.
    И были три свидетеля:
    Река голубоглазая,
    Березонька пушистая,
    Да звонкий соловей.

    Пела Журина, и прилетевший из космоса её голос, согревал нас в жесткой металлической кабине и вновь возвращался куда-то в ширину и бездну ночного звездного неба. И мне почему-то в тот миг почудилось, что ничего кроме голоса певицы нет, слова романса связывали всё живое и невидимое пространство в одно целое и показалось, что затаившееся сердце вот-вот остановится…

    Я глядел под крыло под вращающийся винт и думал, жаль, что голос Журиной не слышат спящие в берлогах медведи, но, возможно, её улавливают в снежных лесных заносах и калтусах северные олени. Я видел только близкое лицо сидящего рядом бортмеханика Толи Разумовского. Он тоже улыбаясь слушал песню.

    Уехал милый надолго,
    Уехал в дальний город он,
    Пришла зима холодная,
    Мороз залютовал.
    И стройная берёзонька
    Поникла, оголённая,
    Замёрзла речка синяя,
    Соловушка пропал.

    Пропали три свидетеля –
    Три друга у невестушки,
    И к сердцу подбирается
    Непрошенная грусть.
    А милый мне из города
    Всё пишет в каждой весточке:
    «Ты не тоскуй, любимая,
    Я скоро возвращусь».

    Но мерно секущие морозный воздух винты моторов не собирались возвращать нас назад, отрабатывая свою партию, они несли нас все дальше и дальше на север. В те секунды пока звучал голос певицы нам не дано было знать, что будет дальше, чего не видит глаз, то что поднимаясь, подступает, проникает в тебя, затем вновь уходит за стекло в огромную пустоту неба, в ту неосязаемую материю, которая уже давно захватила и расположила нас К себе и,  судя по всему, уже не отпустит никогда. А пока в наушниках звучала песня, мы несли тепло её голоса в своей маленькой кабине, а в грузовом отсеке  ждали своей встречи сотни посылок и тысячи посланий с Большой земли или, как иногда выражались сами северяне, с материка, а стрелки наших кабинных высотомеров застыли на высоте шести тысяч метров над безмолвной  холодной равниной.

    Много позже я узнал, что стихи этой песни написал поэт Глеб Акулов и было это в далёком 1938 году. Акулов показал её композитору Николаю Будашкину, который написал музыку к песне. Но премьера этой песни состоялась в осаждённом фашистами Ленинграде только в январе 1942 году в исполнении оркестра Балтийского флота. Музыка понравилась ленинградцам и вскоре песня со словами прозвучала по радио, а потом была записана на грампластинки стала одной из любимейших в народе. Поэт песню не услышал .В 1940 году поэт закончив Литературный институт был призван на военную службу, а в самом начале Великой Отечественной войны, Глеб Акулов погиб на белорусской земле, сгорел в танке. Сегодня, когда мы смотрим в своё прошлое, будет уместно вспомнить и поклониться тем, кто оставил свой след на этой земле и повторить простые, но ставшие бессмертными слова Глеба Акулова:

    Промчатся вьюги зимние,
    Минуют дни суровые,
    И всё кругом наполнится
    Весёлою весной.
    И стройная берёзонька
    Листву наденет новую,
    И запоёт соловушка
    Над синею рекой.

    2.jpg




Возврат к списку