Уроки Распутина. Валерий ХАЙРЮЗОВ (Иркутск-Москва)

Валентин Григорьевич РАСПУТИН (15 марта 1937, село Усть-Уда, Восточно­Сибирская область), русский писатель, публицист, обще­ственный деятель. Представи­тель «деревенской прозы». Жил и работал в Иркутске, Красноярске и Москве. Герой Социалистического Труда (1987). Лауреат двух Го­сударственных премий СССР (1977, 1987), Государственной премии России (2012) и Пре­мии Правительства РФ (2010). Член Союза писателей СССР с 1967 года. Валентин Григорьевич скончался 14 марта 2015 года, за пару часов до своего 78-ле­тия. В Иркутской области был объявлен траур. (Из википедии).

Свою первую повесть «Над полями» я пере­писывал одиннадцать раз.

Во всех вариантах неиз­менным оставалось только первое предложение: «Дождь лил всю ночь». Написанный от руки её вариант я отнёс в ир­кутский Союз писателей. За месяц её все же одолел поэт Сергей Иоффе. Я прочитал отзыв и подумал, что вот так, мордой об стол, меня ещё не били. Мне чёрным по бе­лому было сказано: не лезь к избранным. Крути штурвал. Слава Богу, хоть его мне оставил.

«Ну, скажем, в литерату­ру мне путь не заказан, а вот вам сесть в кабину и научиться управлять самолётом не дано», - подумал я, забирая руко­пись. Тогда я ещё не знал крылатую фразу, что рукописи не горят. У каждой из них своя судь­ба. И нужно было прой­ти свою дорогу, свой круг.

Работник бюро пропаганды художественной литературы при Союзе писателей Володя Удатов, увидев моё огорчён­ное лицо, должно быть, в душе посочувствовал неожиданно залетевшему в писательский подвал лётчику и, глянув пер­вую страницу рукописи, сказал, что моя рубленая фраза напо­минает ему прозу Хемингуэя. Его слова прозвучали неожи­данно и, честно сказать, при­ятно. Взял и усадил рядом со знаменитым американцем - такого подарка я не ожидал. Удатов посоветовал показать рукопись Геннадию Машкину. Я последовап его совету.

Машкин прочитал мой опус и посоветовал переделать.

- Пока что литературные рули слушают тебя плохо, - сказал он. - Надо работать.

И я взялся за дело. Пере­писал вновь, дал почитать Машкину. Тот прочитал и пе­редал рукопись Вячеславу Шугаеву. В те времена Шуга­ев возглавлял Совет по рабо­те с молодыми авторами. Вя­чеслав прочитал, посоветовал переделать отдельные главы и сказал, что будет рекомендо­вать меня на писательскую конференцию «Молодость, Творчество, Современность».

И даже на эту конферен­цию меня вытащили букваль­но из кабины самолёта, когда я уже собирался вылетать в Киренск. Командиру отряда было наплевать на мою просьбу отпустить на конфе­ренцию: есть работа, есть план полётов, сиди, крути штурвал и не рыпайся. Когда я запро­сил разрешение на вырулива­ние, диспетчер приказал заглу­шить двигатель, а Хайрюзову, то есть мне, срочно зайти к замполиту иркутского аэропор­та. Тому захотелось лично по­знакомиться с начинающим пи­сателем, о котором ему толь­ко что позвонил секретарь об­кома по идеологии Евстафий Никитич Антипин.

Через час я сидел в зале, где было полно московских го­стей, и слушал, что говорят о моей повести маститые писате­ли. Семинар прозаиков воз­главлял прилетевший из Моск­вы писатель-фронтовик Влади­мир Яковлевич Шорор. По его рекомендации рукопись попала в журнал «Сибирь». Её начали читать Дмитрий Сергеев, затем Борис Лапин. И уже по их реко­мендациям главный редактор журнала Геннадий Николаев отложил публикацию на нео­пределённый срок, сказав, что рукопись надо бы ещё дорабо­тать. Тогда я ещё не знал, что бывают случаи, когда Москва для провинции не указ.

Время шло, я перечитывал Шолохова, Фолкнера, Ремар­ка, Чехова, пытался понять, как они строят фразу, учился, пе­реписывал свою рукопись и ждал публикации. За это вре­мя научился печатать на ма­шинке, ещё раз перечитал кни­ги всех моих рецензентов, ко­торые после знаменитого Чи­тинского семинара именова­лись не иначе, как «иркутской стенкой». Вот об неё я и раз­бивал себе лоб. Перебирая книги, я натолкнулся на стихи Шиллера:

В царство сказок
возвратились боги, 
Покидая мир, который сам, 
Возмужав, уже без их подмоги 
Может плыть по небесам.

Сегодня я с благодарностью вспоминаю то время и ещё раз убеждаюсь, что период неприз­нания вещь сама по себе поучи­тельная, через неё надо прой­ти. Она побуждает к творчеству, к пониманию себя самого, чего ты стоишь и что можешь в этой жизни.

Сразу же после конферен­ции я поступил в Иркутский уни­верситет на филологический факультет и чуть ли не каждую неделю стал приносить в редак­цию «Восточно-Сибирской прав­ды» заметки и очерки, которые зав. отделом спорта и информа­ции Володя Ивашковский тут же ставил в номер под рубрикой «Репортажи из кабины самолё­та». А вскоре рукопись моей многострадальной повести по­пала к Валентину Распутину. Он прочитал её быстро и пригласил меня к себе домой.

Прямо после полёта я сел в автобус и поехал к Распутину. Шёл осенний дождь, было хо­лодно. Валентин встретил в две­рях, подал мне тапочки и прово­дил на кухню. Там он накрыл стол, стал заваривать чай. Это он любил и умел делать. Затем достал приготовленную руко­пись, полистал её, протянул мне.

Я разглядел его пометки, плюсы и минусы на полях.

-   Тема малой авиации сама по себе не решает задачи, - ска­зал он. - Это, судя по намере­нию автора, не очерк, а повесть.

Я заметил, что прежде чем начать говорить он как бы пере­катывает во рту невидимые ка­мешки, подготавливаясь к про­изнесению первого слова.

-   Запомни первое: каждый из твоих героев должен говорить своим языком. Распутин помол­чал немного и добавил: - Харак­тер лучше всего показывать че­рез диалог. Может быть, твоим лётчикам надо поговорить в ка­бине, когда они попали в грозу? Именно там, в экстремальной ситуации, должны проявиться характеры. - И, помолчав ещё раз, добавил: - А лучше начни новую вещь. У тебя получаются очерки о пилотах в «Восточке».

«Надо же - заметил»,- мель­кнуло у меня в голове.

-   У художников это, кажется, называется выехать на пленэр, - смутившись, сказал я.

-   Да, чувствуется, что твои товарищи списаны с натуры,- улыбнулся Распутин. - Надо идти от простого к сложному. Од­номерной прозы не существует. Она чаще всего бывает безмер­на, у неё много этажей. Образ может быть не только в описа­нии природы, его можно показать через психологию, чувства. Ху­дожник создаёт образ красками, писатель - словами, основой всему служит воображение. Ху­дожник это видит и чувствует...

Время от времени Распутин выходил в соседнюю комнату покормить недавно родившуюся дочь Марусю. А вскоре с рабо­ты пришла Светлана Ивановна и стала угощать меня пирогами.

На Новый год я привёз Рас­путиным с Севера ёлку, пушис­тую, высокую. Валентина дома не было, я затащил ёлку в ком­нату и уехал к себе домой. Ве­чером слышим звонок в дверь. Жена открыла, на пороге - Рас­путин. Смущённо улыбаясь, он протягивает подарки: красиво изданные сказки Гауфа моим маленьким сыновьям, тогда ещё невиданные, должно быть, привезённые из-за границы шо­коладные яйца «Киндер сюрпри­зы», а мне станок и лезвия для бритья «Шик». Я сбегал в ком­нату и принёс приготовленные ему простые с твёрдым графи­том карандаши. Я уже знал, что Распутин любит такие, он их за­тачивал тонко-тонко, чтобы пи­сать мелко и убористо. После перепечатки одной страницы написанного им текста получа­лось до шести страниц на ма­шинке.

После своего первого визи­та к Распутину, уже дома, я ещё раз перелистал рукопись, раз­глядывая мелкую карандашную правку: разбор был полным и тщательным, вплоть до расстав­ленных запятых.

Позже я не раз отме­чал характерную для него особенность - он был вни­мателен к собеседнику, к тексту, который читал или правил. Однажды я был свидетелем, как он звонил в Москву своему редакто­ру и по телефону более часа выправлял текст кни­ги, которая готовилась в пе­чать в издательстве «Мо­лодая гвардия».

«Сколько же он запла­тит за телефонные перего­воры?» - мелькнуло у меня в голове.

***

«Валентин пишет трудно», - не раз я слышал от писателей в Иркутске. «Если трудно, значит хорошо», - приглядываясь к сво­им новым товарищам из «иркут­ской стенки», соображал я.

В разговорах, спорах, обсуж­дениях для меня открывался пи­сательский мир. И я открывал для себя многое.

-   Как-то на посиделках у отъезжающего в Москву Вячес­лава Шугаева Роберт Рыбкин упрекнул Распутина, что тот ис­пользовал сюжет, который есть в его повести «Тяжёлые снега».

-   Нас здесь целая команда пишущих,- помолчав немного, ответил Распутин. - Я предла­гаю всем написать рассказ с од­ним сюжетом. Уверен, что это будет десяток совершенно не похожих друг на друга текстов.

Ответ Валентина меня вос­хитил. Не бывает двух людей с похожими характерами, с одной и той же походкой, речью, тем­пераментом, жизненным опы­том и мастерством, даже если они делают одно и то же дело.

Часто на встречах со студен­тами Распутина спрашивали, как он пишет, каков его график, когда встаёт и когда ложится спать.

- Встаю рано, завариваю чай, - улыбался Распутин. - Начинаю прилаживаться, на­страиваться на работу. До обе­да я, бывает, напишу три пред­ложения. После обеда вычёр­киваю два. Надо, чтобы текст отлежался. Через какое-то вре­мя ты глядишь на него свежи­ми, незамыленными глазами. Прочитал, снова отложил, пос­ле ещё найдёшь, что вычерк­нуть. Текст становится чище и точнее. Это всё равно, что по­лоскать бельё.

***

А в тот первый для нас ве­чер мы сидели на кухне, пили чай, я нахваливал собранные и посоленные Валентином рыжи­ки. После мы не раз съездим с ним в тайгу по грибы и по ягоды. Для него, жителя далёкого таёж­ного села Аталанка, заготовка грибов и ягод было привычной работой. Позже, приезжая к нему на дачу, я видел, как он лопатой вскапывает огород, де­лает грядки, высаживает мор­ковь, свёклу, огурцы и картош­ку. И ходит по участку в фуфай­ке и кирзовых сапогах. Валентин любил показывать инструменты, которые он привозил из-за гра­ницы. Чаще всего он бывал на даче один; свежий воздух, про­стор, никого не надо занимать разговорами, сиди, размышляй, занимай себя тем, к чему лежит душа.

Однажды я приехал к нему после вылета, хотел помочь по хозяйству. Он глянул на моё лицо и кивнул на кровать: «От­дохни».

Я прикорнул, а когда проснул­ся, гляжу, на столе свежий хлеб и трёхлитровая банка деревенс­кого молока. Пока я спал, Вален­тин сходил и принёс специально для меня. Почему-то мне вспом­нился его рассказ «Уроки фран­цузского» и кружка молока, кото­рую голодный мальчик покупал на выигранные в «чику» монеты. За столом Валентин пожаловал­ся, что и здесь на дачу лазят не­прошеные гости.

-   Шарят, берут, что поцен­нее. Недавно стащили электро­рубанок, который привёз из Фин­ляндии. А вот бутылку водки не нашли. Я её в печку спрятал. Прикрыл золой. Вот они и не на­шли, - Он засмеялся тихо, как ребёнок. - Выпьешь?

-   Будем пить молоко, - улыб­нувшись, сказал я. - Оно полез­нее.

Как-то летом он меня с дру- зьями-лётчиками пригласил со­бирать жимолость к знакомому старику-охотнику в верховьях Лены. Валентин тогда писал очерки в книгу «Сибирь, Си­бирь!» и хотел поговорить со старожилом о прошлом житье- бытье на отдалённой заимке.

Ехать было далеко. По доро­ге стали вспоминать свои пре­жние походы по ягоды. Вален­тин слушал, как мы набивали свои объёмистые горбовики. С каждым новым рассказом став­ки росли: четыре, пять вёдер ягод за полдня. С некоторой тре­вогой поглядывая на нас, Рас­путин вдруг произнёс:

-   Ну, дорогие мои, такой яго­ды я вам не обещаю! - И, зас­меявшись, добавил: - Вы меня свозите туда, где, по вашим рас­сказам, ягоды на кочках вёдра­ми стоят.

По пути у машины спустило колесо. Остановились, сменили камеру. Валентин сменил меня и начал подкачивать камеру.

-   Я теперь буду всем гово­рить, что сам Распутин менял мне колесо, - пошутил бортме­ханик Сергей Левин.

-   Пусть на насосе поставит свой автограф,- пошутил второй пилот Рагоза.

Приехав на место, мы распо­ложились табором в лесу непо­далеку от заимки, где жил ста­рик. Перекусили. А затем рассы­пались по кустам. Набрав вед­ро жимолости, Валентин взял блокнот, карандаш и пошёл ис­кать старика, который, как нам сказали, был на покосе.

-   Хочу записать его рассказ, - сказал Распутин.

Вернулся скоро, с улыбкой на лице.

-   Что,записал? - спросил я.

-   Да нет, - засмеялся Вален­тин. - Сказал, что у него сегод­ня неприёмный день. Сено во­рошить надо.

А в 1985 году Иркутск прини­мал участников дней литературы «Байкальский меридиан-85». Среди гостей в особом почёте был Виктор Петрович Астафьев, который прибыл вместе с женой Марией Семёновной, с Романом Солнцевым и Олегом Пащенко, моим красноярским другом. Съездили в мою деревню Доб­ролёт, поохотились, а возвратив­шись, побывали у Валентина Распутина дома. Затем я пригла­сил их всех вместе к себе. Вик­тор Петрович, оглядев мои книж­ные полки, сказал наставитель­но Олегу, чтобы и он выстроил библиотеку в том же порядке, где каждой книге должно быть своё место. Затем мы пили чай, пели песни. Запевал Виктор Петрович, Валентин негромко подпевал, ну, а уж мы старались, как могли...

После Валентин не один раз вспоминал этот тёплый семей­ный вечер.

***

В 1995 году Василий Белов, Валентин Распутин и я по при­глашению Радована Караджича поехали в Республику Сербс­кую. Там уже который год шла гражданская война. По дороге нам то и дело попадались раз­битые снарядами дома, взор­ванные церкви и мечети. В рус­ском батальоне, который разме­щался в Сараево, командир ча­сти полковник Васильев долго рассказывал нам, что сюда был строгий отбор, среди его под­чинённых выбирали людей не­пьющих, которые не употребля­ли наркотики, и так далее. А пос­ле пригласил нас пообедать и выставил на стол водку. Вален­тин глянул на стол и пошутил:

-   Нас тоже отбирали в эту поездку по тем же параметрам.

Вскоре начался обстрел, нас по объездной дороге вывезли из Сараево, и мы, поднявшись на гору, выпрыгнули из машины в траншею. Дальше ехать было опасно, дорога прострелива­лась артиллерией боснийцев. Сербы изредка постреливали в сторону стоявших внизу домов. Валентин взял бинокль и стал смотреть в сторону Сараево, где между домов были натянуты ка­муфляжные сетки и окна были закрыты листами фанеры. У крыш и проёмов домов то и дело были видны всполохи вы­стрелов.

-   Никогда не думал, что по­паду на войну, - сказал Распу­тин присевшему у немецкого зенитного пулемёта «Брау­нинг» Василию Ивановичу Бе­лову.

Надо сказать, что Василий Иванович пользовался особой любовью среди сербов. Невы­сокий, крепенький, живой, с по­седевшей бородой, он как ле- совичок ходил по траншее, об­нимался с бойцами и просил­ся записать его добровольцем в сербскую армию. Сербы, в свою очередь, расспрашивали его про Шамиля Басаева, ко­торый только что захватил больницу в Будённовске.

Позже нам показали сербс­кое кладбище, где были похо­ронены русские добровольцы. «Микола Яцко, украинский ка­зак из Запорожья, Олег Бонда- рец из Киева, Анатолий Оста­пенко, Александр Шкрабов, Виктор Десятов, Юрий Петраш, Дмитрий Чекалин», - записы­вал в свой блокнот Распутин, вглядываясь в лица молодых ребят на обелисках, многие из которых были запечатлены ещё в советской военной фор­ме.

Много позже Валентин с го­речью скажет:

-   Потеряли мы Украину. И, думаю, не скоро соберёмся вновь. Там, в Югославии, от­рабатывался дьявольский сце­нарий. Прежде всего для Рос­сии. А начали с Украины. Стол­кнули нас лбами.

***

А потом был прорыв через Пасавинский коридор. Мы хо­тели проехать в Книн - столи­цу Сербской Краины. Дорога туда пролегала через город Брчко, проскочить сквозь узенькое в пару километров горлышко. Справа были пози­ции хорватов, слева - мусуль­ман. Дорога шла по берегу Саввы. Заслышав далёкие выстрелы, шофёр-серб оста­новил машину, дальше ехать было опасно.

-   Надо дождаться темноты, - предложила сопровождаю­щая нас переводчица. Ждать предстояло несколько часов. И тут шофёр сказал, что несколь­ко дней назад он уже проезжал здесь днём с Радованом Ка­раджичем.

-   Давайте поедем и мы, - вдруг предложил новоиспечён­ный русский серб Василий Иванович Белов.

И мы поехали, вернее, помчались, объезжая свежие воронки. Миновали взорван­ный мост через Савву, горя­щий подбитый танк. И тут чуть левее дороги вырос чёрный гриб, следом другой. Води­тель резко нажал на тормоза, по барабанным перепонкам ударила волна, а следом на лобовое стекло и крышу посы­палась мелкая крошка. Краем глаза я заметил, что и сзади машины вырос гриб. «Берут в вилку!» - мелькнуло у меня в голове. Через несколько се­кунд шофёр вновь дал по га­зам, и мы помчались среди воронок и разрывов. «Вот так влипли! - крутилось у меня в голове.- Сманил двух великих русских писателей, усадил их в одну машину и сейчас нас всех могут накрыть одним сна­рядом». И только когда выско­чили за Брчко и разрывы ос­тались позади, мы осознали, как были близки к черте, за ко­торой вечность.

С десяток минут мы, пере­варивая пережитое, ехали молча. То и дело по дороге нам стали попадаться беженцы, узлы на телегах, бредущие дети. И вдруг вижу Василий Иванович поворачивается к Валентину и спрашивает:

-   Валя, как ты думаешь, нас ещё долго будут читать?

-   Не знаю, - помедлив не­много, ответил Распутин и, кив­нув на беженцев, добавил: - А вот стрелять ещё будут долго. И не только в Сербии, но и в России. В своё время Россия ушла от Наполеона, уйдёт и от Ельцина. И всё станет на своё привычное место.

Валерий ХАЙРЮЗОВ, член Союза писателей России.
Москва, 2016 г.