УПАВШИЙ С НЕБЕС. Анна Малинина (Вокина)

УПАВШИЙ С НЕБЕС

«Все мы родом из детства»

Антуан де Сент-Экзюпери

Валерий Николаевич Хайрюзов, пилот I класса, писатель, режиссёр, заместитель председателя Иркутского землячества «Байкал» в Москве, почётный гражданин города Иркутска, сделав два небольших шага назад, оценил картину, которую затеял нарисовать во время длительного карантина, пребывая загородом. Любимый жанр – пейзаж. Любимый Байкал. Песчаный берег и старый деревянный дом, который заметно оживляет разгуливающая на вольном выпасе домашняя птица.

«…Едва он вышел на крыльцо, как перед ним вырос петух. С ним у Сани были сложные отношения. Прежнего задавил соседский пёс Шарик. Но вылупился и подрос новый. Саня сам видел, как он пробил скорлупу и выбрался на волю. Первое время Саня забавлялся с ним, гонял по двору. Но петушок быстро подрос и уже сам начал гонять мальчика. Никому не давал проходу. Сёстры проходили мимо него кто с прутом, кто с поленом. Отбивались, как могли. Особенно доставалось Сане. Куры – те, дуры, зарылись около забора в пыль, а этот стоит – глаз кровавый, злой. Саня вернулся в дом, взял чашку с остатками каши и выставил на крыльцо. Петух подлетел к чашке, клюнул и тут же издал хозяйский клич, растопырив крылья, загнал Саню обратно в сени, делить с кем-либо добычу он не собирался. Саня отыскал на столе кусок хлеба и вновь выглянул во двор. Куры долбили пустую чашку, петух, словно часовой, расхаживался неподалёку. Ворота были на заложке. Саня размахнулся и бросил в сторону кусок хлеба. Петух с клёкотом подскочил вверх, куры бросились врассыпную. Саня соскочил с крыльца и припустил к воротам. И тут же услышал за собой петушиный топот. Резко развернулся и, выставив вперёд ручонки, приготовился защищаться. Но петух, не добежав до него, резко затормозил, из-под жёлтых костлявых лап полетела пыль. Откинув набок свой красный чуб, заорал дурным голосом и, не спеша, удалился.» («История таёжного аэродрома», 2017 г.)

Раньше люди жили простой понятной жизнью. Тогда общественное порицание считалось важным элементом воспитания здорового общества, а понятия «вторжение в личные границы» - никто и не слышал. Ведь есть разница между свободой личности – и своеволием. Сейчас, в это странное время, привыкший действовать по совести, по своим убеждениям и силам, взрослый и уважаемый в широких кругах человек, принял единственно верное решение – вынужденную передышку. Новая коронавирусная инфекция накрыла весь мир своим медным тазом и требовала задержки до выяснения.

Намеченный на сентябрь слёт Сибирских землячеств, как и тысячу и одно другое важное дело, пришлось отложить до посткарантинных времён. Но было нечто, что требовало непременного участия - один за другим умирали старейшины, земляки: они строили Братскую ГЭС, занимали руководящие посты в Правительстве страны, в Здравоохранении, видели Великую Отечественную. Проститься. Непременно проститься, несмотря на вполне реальные риски для собственного здоровья.

«…Чагин усмехнулся про себя. Выходит, ему предлагали впрячься в эту самую лямку и стать человеком, которому придется стучаться в двери чужих кабинетов, быть просителем, телефонным оператором, конферансье, метрдотелем, мировым судьей и чем-то вроде столичного старосты для земляков в одном лице.

- Я разговаривал с нашим главным, - Ожегин ткнул пальцем вверх, - можешь считать моё предложение и его просьбой. Здесь, в землячестве, ты узнаешь и поймешь больше, нежели копаясь и перетряхивая бумажную пыль в архивах и библиотеках, отыскивая нужную тебе информацию. То уже мертво, а здесь люди живут, болеют, переживают, бывает, чего уж тут греха таить, и ругаются. Всё перекатывается, переплавляется вот тут и сейчас, буквально на твоих глазах из одного состояния в другое. Лучшего места для понимания жизни не найти. Положим тебе оклад. Небольшой, но, думаю, не помешает.

Ожегин делал предложение, от которого, как говорят, трудно было отказаться. В Москву Чагин попал не по своей воле, а по желанию таких же, как он, избирателей, которые несколько лет назад избрали его депутатом, мол, давай, земляк, езжай-ка в столицу и защищай там наши права. Тогда он и представить себе не мог, что его, по сути, отправили на лобное место, где пришлось отвечать не за свои грехи.»   («Земляки», 2020 г.)

         Собственно, в рисках для жизни ничего особенного для Валерия Николаевича как раз и не было. Каких только критических моментов не возникало за его 15 000 часов налёта Командиром воздушного судна в суровых условиях резко-континентального сибирского климата.

«…Ситуации, когда вдруг закрывается аэропорт назначения, в авиации случаются довольно часто. Меня взволновало другое: туман появился неожиданно, синоптики его не прогнозировали, и захватил огромное пространство. А топлива у нас оставалось только-только. Если закроется Мирный, лететь будет некуда. Я чувствовал, как в меня входит щемящее чувство пустоты, когда все совершается помимо твоей воли: нельзя даже увеличить скорость, иначе сожжем весь керосин. У нас в любом полете предусмотрен так называемый запас топлива, предназначенный для подобных случаев, но кто знал, что все обернется столь скверно. Внизу ползла редкая тайга, пустынная, мертвая, точно мы летели над незнакомой планетой. В низинах серой слизью растекался туман.

— Мирный закрылся, — словно еще не до конца веря тому, что услышал, выдохнул Барабанов.

Я оглянулся: в глазах у штурмана плясала растерянность. Барабанов делал всего третий самостоятельный рейс, в такой переплет попадал впервые.

— Пойдем в Нюрбу. Там погода улучшается, — решил я. — Видимость семьсот метров, уточни курс.

Барабанов торопливо зашуршал картой.

— До Нюрбы двести пятьдесят километров, — определил он через несколько секунд.

— Еще двести пятьдесят километров на север, — как-то вскользь отметил я. — Главное, чтобы каждый сейчас делал свое дело без паники, тогда все будет нормально.

Вадик быстро перестроил радиокомпас на приводную станцию Нюрбы. Дядя Коля пощелкал переключателем топливомера.

— Командир, горючки еще на пятьдесят минут, — громко сказал он и уже тише добавил: — Я в Усть-Куте плеснул лишних двести литров. Чувство у меня было. — Он ткнул себя в грудь коричневатым от въевшихся масел пальцем.

Я благодарно посмотрел на бортмеханика. Расчет топлива расчетом, а когда есть запас, как мы иногда говорим, заначка, то дышать все-таки легче.

В эфире чувствовался переполох. Кроме нас, в воздухе находилось еще несколько самолетов: одни взяли курс на Усть-Кут, другие, как и мы, шли в Нюрбу. И, судя по всему, топливо у них тоже было на пределе.

Вновь пришла Ольга, постояла немного, привыкая к полутьме кабины.

— Пассажиры спрашивают, когда будет посадка, — быстро проговорила она. — Этот толстощекий мне надоел. Говорит, уже сорок минут лишних летим.

— А ты будто в первый раз: не знаешь, что ему ответить, — раздраженно сказал Вадик.

Ольга обиженно заморгала глазами: от кого другого, а от него-то она такого не ожидала. Я поспешил исправить оплошность второго пилота; бортпроводница в любой ситуации должна быть спокойной, иначе ее нервозность тотчас передается пассажирам:

— Через тридцать минут сядем в Нюрбе, Ленск закрылся, — как можно хладнокровнее сказал я.

Мы вновь остались наедине со своими мыслями, своими заботами. Я еще раз, по частям, прокрутил в памяти нюрбинскую схему захода на посадку.

Барабанов через каждую минуту давал удаление от аэродрома: «Сто тридцать… Сто двадцать пять!» Но как долго тянулось время между этими словами! На широком лбу Вадика выступили капли пота, он то и дело поглядывал на топливомер. Дядя Коля, наоборот, сидел спокойно и даже, мне казалось, улыбался чему-то. На локаторе, как на ладони, тонкие линии. Посредине крохотный светлячок — это Нюрба, сейчас все линии нашей жизни пересекались в этой точке.

Некоторые из наших пассажиров спали, вовсе не представляя, что происходит у нас в кабине, какие задачки подбрасывает нам погода. Однако я верил: пассажиры останутся спокойными до тех пор, пока работает мотор, пока светит в плафонах свет, — сработает удивительное чувство, которое может быть только у людей, целиком доверивших свою жизнь другому человеку. («Непредвиденная посадка», 1979 г.)

         Хватало геройства и на земле. Когда избранный народный депутат Верховного Совета РСФСР, Хайрюзов, в 1993 году встал на защиту Дома Советов. Да и сам переезд в Москву стал для него серьёзным переворотом в жизни. Посттравматический синдром в той или иной степени имеется у каждого, кто пережил крушение СССР, и, чем старше был человек на тот момент – тем тяжелее это далось. С трагическим грохотом и потрясением рухнула вся карта реальности в то время, а ведь та карта содержала готовые и понятные шаблоны для всей жизни советского человека, когда люди даже не делали попыток проверять истинность своих представлений о мире и о себе. Мозгу человека всегда проще брать из головы готовые заготовки и жить с ними, если всё более-менее устраивает. Устраивало. До поры. Не всех.

«…Узкая воронка пулемёта с бронетранспортёра выплюнула огонь, и гармонист упал, укрыв своим телом гармонь. Не убили фашисты, нашёл он свой конец на площади посреди Москвы. Из кустов бросились к бронетранспортёру парни с бутылками, но их почти всех уложили на мостовой. Люди не верили, что вот так просто приходит смерть. Звенели разбитые стёкла, любопытным, выглядывающим через окна, пробивали голову засевшие в высотных зданиях снайперы. Эти же снайперы стреляли и по солдатам. Убили двоих, и тогда вступили в дело танки. Снаряды прошивали насквозь стены, выбивали стёкла, кромсали перегородки, на землю летели куски мрамора. Монстр начал отрабатывать похлёбку.

Из-за домов, будто нехотя, выползло сухое октябрьское солнце, чтобы всем было лучше видно, как расстреливают и свежуют Россию. С этого утра в автобусах и метро прекратились разговоры о политике. Люди стыдливо отворачивались друг от друга, на их глазах творилась подлость, и они невольно становились её участниками. За Москвой-рекой напротив Дома Советов находился Международный Красный Крест. Несколько дней назад мы с депутатом Владимиром Мандрыгиным посетили их штаб–квартиру, пытаясь привлечь внимание этой солидной организации, говорили, что в «Белом доме» есть раненые и больные, что защитники Конституции нуждаются в медикаментах. И не встретили ни малейшего понимания...

На окружной дороге, возле Подольска, приняла бой шедшая на помощь «Белому дому» воинская часть капитана Остапенко. Увидев, что ситуация безвыходна и, не желая подставлять под удар ехавших с ним солдат, Остапенко застрелился. Но это станет известно позже. Последняя надежда у защитников Конституции вспыхнула тогда, когда над городом закружили боевые вертолёты. Танки тотчас же прекратили стрельбу, знали – против вертолётов они голы. Вертолёты покружили и улетели.

Достоевский говорил: «Красота спасёт мир». Но ещё ни разу она себя не защитила. Более того, к ней всегда тянулись липкие, грязные руки, самое красивое всегда уничтожалось в первую очередь.

Несмотря на бешеный обстрел, Дом держался не пятнадцать минут, как накануне грозились омоновцы, а почти сутки. Отец Алексей Злобин в своей церквушке, которая была открыта в «Белом доме» третьего октября, под грохот танковых пушек покрестил Тамару Пономарёву и Светлану Горячёву – они считали, что перед смертью. На том самом месте, где накануне была проведена Божественная Литургия с пожеланием “многая лета” всем, кто находился внутри Дома...

Основная часть депутатов собралась в самом центре здания, куда не залетали снаряды – в палате Совета Национальностей. Зажгли свечи, сидели тесно, прижавшись к друг другу. («Плачь, милая, плачь.», 1994 г.)

         Накопленная в обществе пассионарная энергия, не нашедшая по разным причинам мирной реализации, требует выхода. Это вечный поиск конфликтов, революций, священных войн и подвигов. Как только потенциал иссякает на одной территории – тогда пассионарии перемещают себя или своё внимание – на другую. Войны никогда не прекратятся.

Во время десятидневной поездки в охваченную гражданской войной Югославию, куда Валерий Хайрюзов, совместно с писателями Василием Беловым и Валентином Распутиным, были приглашены Президентом Республики Сербской Радованом Караджичем, - их машина попала под обстрел.

«…Сергей брал бинокль и рассматривал позиции мусульман. К тем, кто был на противоположной стороне, ничего, кроме осторожного любопытства, Сергей не испытывал. Он уже знал, что и на той стороне такие же учителя, таксисты, бухгалтеры. Еще несколько лет назад те и другие ходили в одни школы, за одни команды играли в футбол и влюблялись в одних и тех же девушек. Теперь между ними пропасть, вернее, кусочек ничейной земли. И они с азартом охотников или тех же футбольных нападающих забивают друг другу не мячи и шайбы, а пули и снаряды. А пройдет время — наступит мир, и каждый из сидящих по обе стороны не объяснит ни себе, ни своим близким, для чего нужно было убить столько соседей или знакомых, чтобы какие-то там туджманы и изетбеговичи пиявками сидели на их шее.

Поперек улиц на веревках висели покрывала, куски темной пленки, одеяла — все, что могло закрыть обзор снайперам. На стенах закопченных домов возле окон видны были похожие на оспины следы от пуль. Снаряды и мины имели зубы покрепче, они отгрызали углы, отбивали балконы, вместе с бетонной крошкой и пылью выбрасывали на улицы содержимое квартир; ветер разносил все по улицам и дворам. Куцые, точно подстриженные неумелым садовником деревья обрубленными культями держали на весу то, что когда-то было шторами, детскими игрушками, одеждой, что было частью дома, а для кого-то и смыслом существования. И невозможно было без внутреннего содрогания и боли смотреть на разрушения и хаос. Сергей вспомнил: еще большие разрушения он видел в Вуковаре. Там вывороченная земля, разбитые дома, заваленные обломками улицы были усыпаны, а в некоторых местах были буквально нашпигованы металлом.» («Сербская девойка», 2004 г.)

         «Вот уж точно, под одним небом ходим», - подумал Хайрюзов и отогнал подступающее раздражение на всю ситуацию. – «И на Родину не съездить, как обычно в это время, а мне так не хватает Байкала.»

Этот високосный год принёс и хорошее: родному Иркутску присвоено звание «Города трудовой доблести». Сибиряки – славные воины, одному Богу известно, сколько их полегло, скольких недосчитались, слёз не хватит.

Валерий Николаевич, присев в своё кресло художника, откинулся на спинку и устало прикрыл глаза. Дремота овладевала, ласковые лучи послеполуденного солнца успокаивали, лёгкий летний ветерок доносил то запах свежескошенной травы, то запах затапливаемой бани, то манкие ароматы шашлыков. Запахи… «Говорят, сейчас хорошо, если чувствуешь запахи и вкусы,» - мелькнуло позитивное где-то в подсознании и замолкло ненадолго, погрузившись в альфа-ритмы спокойствия.

«…Если вы так хорошо знаете, куда идти, то, может быть, понесете и мой крест?» («Иннокентий», 2013 г.)

Длительные аплодисменты в Иркутском театре юного зрителя завершали очередной показ спектакля по пьесе Валерия Хайрюзова. Растроганные зрители не спешили расходиться по своим домам и покидать волшебную и хрупкую атмосферу творческого единения.

А завтра на планете снова будет новый день.

Анна Малинина (Вокина)

Москва, 2020 г.